НА МЕСТНЫЕ ТЕМЫ

«КРАСНЫЙ»

… Земцы сидели за длинном столом и жаловались друг другу на тяжелые времена, на выборгское воззвание, на слабое поступление налогов.

— Мы, крестьяне, уплатили, — рапортовал Напреенков.

— А вот Мальцовское акционерное общество намеренно не делает взносов, — заметил Лукашев, — директор Слабошевич прямо сказал: «Не хочу платить, потому что не платят другие».

Гласные озирались кругом и искали в пространстве «других».

— Не я ли это? — трепетно вопрошал каждый себя.

А князь, понуря голову, лил горькие слезы:

— За последние три месяца полиция выпустила вожжи. Своим халатным отношением к делу она создала факт: «не хочу платить».

Заговорили о министре-премьере. Зала оживилась. Каждый считал своим долгом сказать что-нибудь приятное по адресу министра.

Князь был особенно любезен.

— Всякий из нас должен гордиться, говорил он, тыкая пальцем в то место, где расположено сердце: «что есть герой (читай Столыпин), проявивший такое мужество, чтобы после потрясающего несчастья остаться верным на своем посту».

— Аминь! — так и читалось на лицах.

Через час летела депеша от «представителей брянского уезда» к «герою»-министру.

Затронут был аграрный вопрос.

— Не надо, не надо! — отмахивался князь, как от надоедливой мухи: нет ни времени, ни сил разбираться в общеполитических вопросах. У нас так много местных дел!

Князь при последних словах вспомнил, что предстоит упорная борьба с революционерами-учителями – и лицо его выразило страдание.

Земцы были недовольны запрещением аграрного вопроса.

— Нет времени для общеполитических тем. — А целые часы, что мы убили на телеграммы министру, это разве было не «общеполитическое» дело? Мысленно возражали они князю.

Некоторые из них хотели подняться с места, откашляться и на всю залу крикнуть: светлый княже, ты не прав!

Но тут же их брала оторопь от возможных последствий – и все оставались сидеть.

Только двое смельчаков (Лагода и Напреенко) с оговорками и далекими ссылками на милости верховной власти вторично коснулись аграрного вопроса.

— 102 ст… звенел им в ответ княжеский голос.

Дальнейшая смелость оставила их. Через минуту они уже скромно сидели на «депутатских» местах…

——

41-я сессия кончилась. Разночинцы вернулись к пенатам, а князь, как столбовой дворянин очутился в Орле.

Здесь тоже говорилось о тяжелых временах, о не поступлении налогов, о министре-премьере.

Но здесь в речах чуялось больше размаха.

Аграрный вопрос не отодвигался за пределы каких-то статей, а разрубался прямо на месте.

«Вместо аграрного вопроса», — докладывал какой-то дворянин, — «есть у нас вопрос о карательных отрядах. Будут отряды —  и не будет вопроса о прирезках».

Членов Госуд<арственной> Думы от Орловской губ<называли> здесь «шестью мужиками, вершившими судьбы России».

Здесь даже в князе – этом поклоннике вожжей, Столыпина и 102 ст., — усмотрели крамолу.

— Вон, долой, не надо! — кричало князю столбовое дворянство, посылая ему угрозы кулаками.

——

Все остальное время заседаний дворянского съезда, а потом по дороге домой князя мучила одна и та же мысль:

— Неужели я красный?..

Пред ним в памяти стояли рассвирепевшие дворяне, с каким-то генералом во главе и неистово грозили кулаками.

А он то и дело задавался вопросом.

— Неужели я красный?..

Икс.

 

МЕСТНАЯ ХРОНИКА.

— На днях можно было наблюдать в Привокзальной слободе такую картину: два «полисмена» везли в участок на обывательском тарантасе какого-то провинившегося субъекта. На ногах арестанта, висевших через спинку сиденья восседал городовой а над туловищем, втиснутым в кузов, другой. Согнутый буквально в «бараний рог» арестант испускал хриплые звуки. Кортеж сопровождался толпою любопытных и уличных мальчишек. Мясник, везя телят на убой, обращается с ними сострадательнее, нежели наши охранители с обывателем.

—   17 и 18  октября  в Бежице не допускалась на станцию публика, встречающая поезда. Станция была окружена казаками и солдатами. Пропускались только лица, бравшие билеты на проезд. Многие встречавшие пассажиров должны были стоять за станцией на улице.

— В ночь на  18-е   октября  полицией был произведен в Бежице в Новом базаре обыск. Конфисковано 9 брошюр издания «Молот». Как передают, на вечернике у одного рабочего полиция арестовала одного из участников вечеринки и переписала бывших там учащихся.

— Обокраден подпоручик Каширского полка г. Каменский. Украдены: револьвер «браунинг» с двумя обоймами, серебряный портсигар и дамские часы. Кража совершена крестьянином Цыганковым и бежавшим арестантом Садковым. Цыганков с револьвером задержан, а Садков скрылся с вещами.

—  29   октября  в 6 час. веч<ера> состоится общее собрание членов Общества вспомоществования бедным ученикам 1-го городского училища. Собрание будет происходить в здании приходского училища.

—  22   октября  состоится собрание охотников в здании местного театра.

— Дворянским земельным банком за невзнос платежей назначены в продажу на  30-е ноября  300 имений, расположенных по уездам так: Орловском – 35, Ливенском – 44, Севском – 5, Карачевском – 13, Кромском – 16, Малоархангельском – 62, Елецком – 40, Мценском – 35, Болховском – 22, Дмитровском – 13, Трубчевском – 7 и Брянском – 8.

 

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ.

Милостивый государь, господин редактор! В №45 от  15  октября  газеты «Бр<янская> Ж<изнь>» в отделе местной хроники была помещена заметка о ссоре со мной на ст. Брянск М<осковско>-К<иево>-В<оронежской> ж<елезной> д< дороги> прапорщика Михеева. Заметка эта сильно грешит против истины и желая восстановить эту последнюю прошу напечатать в вашей газете следующее:  12  октября  около 2 часов ночи, находясь по обязанностям службы на ст. Брянск Р<иго>-О<рловской> ж<елезной> д<ороги> и проходя через зал III класса, я увидел молодого человека в погонах военного чиновника и в офицерской фуражке, бьющего извозчика. Будучи обязан прекратить это безобразие, я подошел ближе и узнал в пьяном безобразничавшем чиновнике, являвшегося ко мне около 2-3 месяцев назад молодого человека в форме жандармского унтер-офицера, назвавшегося и тогда Милеевым и просившего меня помочь ему доехать до Киева, куда ему необходимо было, по его словам, ехать в военный госпиталь для излечения 11 ран, полученных им в Варшаве при взрыве бомбы, во время покушения на жизнь генерала Скалона.

Заявив ему, что я узнаю в нем субъекта, приходившего ко мне, я спросил, на каком основании он носит форму военного чиновника, на что получил ответ, что я ошибаюсь, т. к. он меня никогда не видел, а что он служит капельмейстером в одном из полков, квартирующих в Киеве и потому имеет право носить форму, при чем добавил, что он был на Дальнем Востоке, где получил 11 ран и за отличие в боях, лично генералом Куропаткиным, награжден званием капельмейстера и чином. Подтвердить право на ношение формы документами он не мог, т. к. на мое требование об этом предъявил только паспорт на имя крест<ьянина> м. Почеп Милеева и удостоверение от адъютанта варшавского жандармского дивизиона о том, что он – бывший ученик трубачской (музыкальной) команды этого дивизиона и что во время пребывания в оной поведения был хорошего. Видя, что Милеев в данное время ничего общего с военной средой не имеет, и в виду необходимости прекратить его дальнейшие похождения в форме военного чиновника (бывшие на вокзале в это время нижние чины заявили, что он требовал от них отдания чести и делал замечания за неотдания таковой), я передал Милеева в распоряжение жандармской полиции за привлечение к ответственности за ношение не присвоенной ему формы одежды, а жандармская полиция, насколько мне известно, препроводила его местному полицейскому приставу. Как доложил мне жандарм, погон с него никто не снимал, а это он сделал собственноручно по предложению жандарма, георгиевского же креста и медалей у него вовсе не было, а была только пришитая к рубахе георгиевская ленточка.

Надо заметить, что когда я ему объявил, что он будет сдан жандармской полиции, которая привлечет его к ответственности за незаконное ношение формы, то Милеев стал оправдываться тем, что погоны он носит под пиджаком, который действительно в этот момент был у него в руках, этим он окончательно выдал свое самозванство. Из сказанного следует, что если Милеев действительно и препровожден этапом на родину, то эта участь постигла не на героя Дальнего Востока и офицера, а начинающего авантюриста-хулигана, которых теперь развелось легионы и от которых страдает общество. Приписываемые мне заметкой деяния помимо своей бесчеловечности (отправить в тюрьму раненного героя Дальнего Востока, стремящегося поскорее на родину) влекут за собою и служебную ответственность за превышение власти, т. к. надо знать, что офицера отправить в тюрьму можно, но не иначе как предварительно лишив его по суду офицерского звания.

Газеты перепечатывания означенную заметку прошу напечатать в настоящее мое опровержение.

Комендант Брянского участка капитан Борщов.

 

Примечание редакции:

Редакция была введена в заблуждение хроникером на счет обстоятельств, сопровождавших арест Милеева.

Выражаем по этому поводу наше сожаление.

 

ОБЛАСТНОЙ ОТДЕЛ.

Стеклянная Радица, Мальц<овской> ж<елезной> д<ороги>.

На днях в Стеклянной Радцие разыгралась сцена, довольно обычная в России и едва не кончившаяся кровопролитием. Мастеровые Стеклянного завода по окончании занятий гурьбой расходились по домам. Кто-то затянул революционную песню – другие подхватили. Многие из рабочих были вольно-пожарными и случайно имели красные нашивки на рукавах. Сейчас же были сооружены импровизированные флаги из нашивок, и в таком виде шествие подвигалось далее. Отголоски песни долетели до казармы стражников; те, почуяв «крамолу», опрометью бросились вдогонку за рабочими. Увидев целую толпу и несколько красных лоскутков, стражники, конечно, пришли в ярость.

— По какому такому праву крамольные песни петь?

— Вам какое дело?

— Как какое!

Произошли перебранки. Стражники наступали. Рабочие остановились в угрожающем выжидании. Но стражники решили «замять дело».

— Ладно, пойдемте, мы их в другом месте поймаем.

Стражники ушли, а рабочие, решив, что «индюков» не стоит зря дразнить красным цветом, мирно разошлись по домам.

м. Рогнедино Рославл<ьского> уез<да>.

За последнее время дома, в которых живет крамола, начал посещать урядник, строго наказывая побросать чтение вредных крамольных книжек, которые ни к чему хорошему не приводят. Особенные меры он принимает к новобранцам, которые, расхаживая по местечку под аккомпанемент гармоники, распевают «Марсельез» и «Варшавянку». Для пущего внушения урядник приводит такого рода воздействие. «Если не прекратите своих песен, то я отправлю вас в тюрьму».

В местной почтовой конторе можно почти каждый раз наблюдать картину такого свойства. Купец-черносотенец И. Карбовский, собирая вокруг себя толпу, с газеткой «Русское Знамя» в руках, ведет пропаганду в духе «Союза истинно-русских людей». Для многих было бы желательно, чтобы г. начальник почтовой конторы в будущем принял это к сведению и не пускал г. Карбовского и других агитаторов черной сотни, своими речами нарушающих тишину и терзающих душу и нервы обывателя.

Б.

 

Орёл.

 17-е октября  – день годовщины русской конституции прошел спокойно. Не слышно было свободного, горячего, правдивого слова, лишь раздавался бешеный топот казацких разъездов, да руган какого-либо «истинно русского» хулигана. Не было ни собраний, ни митингов, ни демонстраций. Впрочем, на Ильинке, на Банном мосту и на Болховской улице стояли городовые и казаки, под командой своих начальников. В некоторых гостиницах состоялись собрания хулиганов. Лилось вино… и – красноречие. Были даже и демонстрации: лихие казаки носились по городу, нагоняя на жителей страх. На некоторых улицах была осуществлена и неприкосновенность личности и жилища.

Во время парада перед собором, когда кричали «ура» и играла музыка – гимн, некоторые учащиеся не сняли фуражек. Тут вполне полицейский «начальник» проявил «свободу совести»: «Шапки долой!»

В учебных заведениях всюду было спокойно. Многие учащиеся вечером боялись показаться на улицу, дабы на себе не испытывать «действительной неприкосновенности личности». Все было задушено холодным дыханием реакции. Город безмолвствовал. Так в «свободной» стране производят день своего освобождения от векового рабства тьмы и насилия.

Ч.

 

Карачев.

Проснулась, наконец, и наша полиция и принялась дружно за дело истребления крамолы.  С 10 по 15   октября  были произведены обыски: в городе – у Николаева, Колошиной, приказчика купца Ермолова, Щукина и у справл<яющего> должность регента кладбищенского хора Ходатова. Ничего преступного не нашли, хотя полиция совала свой нос всюду, куда даже и не следует. Только у Ходатова найдено письмо от   17  октября  прошлого года с заключением: «Да здравствует свобода, да здравствует социализм!» За это письмо Ходатову пришлось отсидеть сутки в полиции. В Драгунской слободе повально обыскивали рабочих и открыта масса тайных кабаков. В полиции составлены, как говорят, проскрипционные списки: кого арестовать, а кого обыскать. Между  10 – 15   числом  арестован воспитанник III класса уч<ащийся> семинарии Щитиков и под конвоем казаков отправлен в острог.

 15   окт<ября>  начался набор ратников 1906 года. Результаты набора пока неизвестны.

На этих же днях было совершено четырьмя ворами покушение ограбить Всесвятскую церковь в Драгунской слободе. Как говорят, воры задержаны и отправлены в полицию.

Никита Чудаков.