Как и отчего нас закрыли
Говорят, большие начальники получают слишком большое жалованье. По мне, они должны бы получить еще больше, но чтобы за то были – настоящие. Судите сами. Четырехклассная прогимназия в Б. стоила за десять лет своего существования 30000 руб. городу, бедному, нищенскому, и 110000 руб. тоже не весть как богатой казны. И эти 140000 руб. были взяты от России так сказать пущены не ветер просто одним часом, одним днем, ну – много неделею, месяцем соображений попечителя учебного округа, которому вверены целые девять губерний! Девять губерний, где ни один рубль в училищной области не падает мимо, в пустую, не осыпается как рожь в августе без рабочих рук!
Теперь эта прогимназия закрыта. Я преподавал в ней пять лет, а закрылась она года два спустя после того, как я перевелся в другой город. Но инспектор, при котором совершились ее административные похороны, т.е. который сам именно прикрывал явно никому ненужное учебное заведение, служил потом со мною вместе и я его подробно расспрашивал.
— Так. Закрыли. Учеников не было. И при вас, В. В., помните, в четвертом классе уже сидело пять учеников, а преподавало в этом же четвертом классе восемь преподавателей, все кандидаты университета. Но это бы не беда. Четвертый класс – выпускной. Но беда, что и во втором классе, и в третьем – тоже по пять учеников, то шесть, тогда как в прежние годы было хоть по 8 учеников, по 12. Двенадцать учеников в классе – это совсем хорошо. Но их не стало. Каким жителям нужна была гимназия, стали отвозить прямо в губернский город, в первый класс. Это собственно и составило момент невозможности дальнейшего существования.
Я помню, мы, учителя, каждый август с дрожью радости в сердце смотрели, как ведут к нам экзаменоваться еще ученика, еще ученика. «Еще один, еще один, — считаем было. – Прогимназия, значит, останется». А ведь прогимназия нас всех кормила. Кто же не любит своего корма?! «Как бы ни существовала, только бы существовала: мы около нее сыты». Но вот соотношение вещей: раз нам нужен всякий ученик, нужен положительно, нужен до зарезу, как автору читатель, конечно, мы всеми силами стараемся его впустить в гимназию, протолкнуть через экзамен, как и позднее, при переходе из первого во второй, из второго в третий классы мы его протолкнем же, хотя бы он сам и не шел, лежал, развалясь. Мы зависели от учеников, просто от их арифметического числа. Ну, а от кого кто зависит, тот того и есть господин. Ученики, детским хитрым инстинктом, да и весь этот наивный и ленивый город почувствовали скоро, что в сущности они суть господа учителей и гимназии, и, что называется, легли, развалились. «Ну, плохо подготовлен мальчонок – ведь все-таки примете», не говорили они, а говорили их поступки. Мы скрежещем зубами – и действительно принимаем. Мы отказываем в приеме или оставляем в том же классе, когда «испытующийся» уже положительно и позорно ничего не знает. Тогда делать нечего, со слезой скорби отпускаем его домой: «Приходите на будущий год». «Но только, пожалуйста, приходите, не оставьте нас, сирот», этого мы не говорили, но верно это говорили наши тоскливые глаза.
Читатель видит, что не только была основана не нужная городу прогимназия, но была основана a priori скверная прогимназия, со скверным ученьем, со скверным поведением учеников. Но тут, ведя трудную игру, учителя проигрались. Ученье было легко, облегченно; ученики учились плохо. «Ибо нам нужны ученики, нужны они, черт возьми!!!» Но дело в том, что переходя в пятый класс губернской гимназии, переходя по уставу без экзамена, там ученики оказывались положительно скверными и фатально оставлялись в пятом классе на другой год. Наконец, был даже один позорный случай, когда ученика нашего перевели уже из шестого класса обратно в пятый (это стало возможно в силу одного министерского распоряжения). Как только дошло до этого дело, родители стали прямо отвозить детей в первый класс губернской гимназии. Тут и настал крах.
— Закрыли, потому что не было учеников, — говорил мне инспектор.
— Куда же девали фундаментальную библиотеку?
А библиотека была удивительная. О ней скажу ниже.
— Библиотеку? Куда же ее было девать, не в Москву же везти! Попечитель распорядился, чтобы «впредь до распоряжения» ее сложили в городском училище. Там, вы знаете, здание свое, не наемная квартира. Смотритель училища наморщился: «У меня такого помещения нет». Однако, распоряжению попечителя надо было повиноваться и он дал два чулана, да еще какой-то проход, коридор что ли, темный и ненужный. И свалили туда.
— Как свалили? Такую драгоценность?
— Да что же, солить ее, что ли, было!! Вы сами понимаете. Окружный инспектор расспрашивал меня о ней в Москве, одобрил, порадовался. «Мне, говорит, такие издания нужны: здесь есть в Москве нуждающиеся гимназии, бедные, почти без библиотек. Это хорошо, но это – потом, а теперь сложите в городском училище. А там посмотрим. Воспользуемся».
— Ну?
— Смешно это из Б. в Москву книги везти. Библиотека роскошная, хоть я и не смотрел. Но вы же сами говорили мне, что роскошное там никакой гимназии ненужно, а нужное есть во всякой гимназии. Конечно, никуда не повезут, а сгниет она в темных чуланах. Просто о ней забудут.
Действительно. Уж если забыли справиться, нужна ли точно классическая прогимназия или что другое городу, то как не забыть справиться, а не гниют ли у вас «Oeuvres complets de Virgile»* с гравюрами прошлого века и «Thesaurus linguae graecae»**, в 900 рублей, в чулане. Просто спросят: «а имущество бывшей прогимназии у вас хранится?» — «Да. Под замком. Мы об этом потом с вами. А теперь – такая пропасть текущих дел!»
Город томился уже при мне. Он приплачивал, по условию, три тысячи в год к одиннадцати тысячам казенных, и так как учить было некого или нечему, то приблизительно через год «возбуждал ходатайство» о замене классической четырехклассной прогимназии таковым же реальным училищем. Но каждый раз получал отказ. «Не может же министерство по ветру переменять тип учебного заведения». В действительности, конечно, не ловко было попечителю докладывать министру, что он тогда сам не посмотрел, что городу в точности классическая прогимназия вовсе никогда не была нужна, и что испорченное дело надо исправить. «Поправляются люди, а не учреждения». Да и министерству неприятно было бы выслушать, что как будто «против классицизма начинается реакция». – Что? Где? Какая реакция. Мальчишки!» Ну, а что министру неприятно выслушать, того попечитель, конечно, не предложит ему выслушать. Дипломатия!
И город вздыхал.
И учителя вздыхали.
И родители вздыхали.
Помню «догадку» одного из них, разлетевшегося в учительскую комнату. Он был лавочник. Хороший человек. Мы все, учителя, покупали у него табак и сардинки. Вот он разлетается и таким Шекспиром:
— Иван Дементьич (к инспектору)! Николая мой по греческому не успевает. Ослобоните, пожалуйста, ведь ослобоняете же вы, кому дается, от немецкого или от французского языка. А нам при нашей торговле греческий язык ни к чему.
Мы, сколько нас сидело, человек шесть, так и прыснули со смеху. Очень он это уверенно сказал.
— Нет, Петр Иваныч. От французского или немецкого точно освободить можно, а от греческого языка освободить нельзя. Трудно вам это объяснить. Но ведь и мы хорошие люди – уж, поверьте на слово.
Так и ушел, бедный.
И он вздыхал. И мы вздохнули.
Розанов В. В. Как и отчего нас закрыли // Новое время 1901. — 16 авг. (3 авг.) (№9128). С.3.
* Вероятно, книга «Полные работы Вергилия» (Oeuvres complets de Virgile. — Paris, 1878)
** Вероятно, переиздание словаря греческого языка Анри Этьенна (Henri Estienne «Thesaurus linguae graecae»)