— Если вы хотите познакомиться с настроением умов наших обитателей в конце этого года, то я советую вам отправиться на Бердичевку, — говорил мне один брянский старожил. — «Бердичевка – душа города, и не та душенка, котоаря сидит в пятках, где-нибудь там в думе или управе, — о, нет! эта душа – душа нараспашку»…

Мне, каюсь, захотелось увидеть брянскую душу, и я вечером того же дня пошел на Бердичевку.

По узенькому тротуару прохаживались взад и вперед сотни публики. Мелькали значки, блестящие пуговицы, цветные фуражки, дамские шляпки в стиле «чёрт тебя побери»; визжали шпоры, бряцали сабли. Под ногами хрустел снег. В воздухе пахло не то спиртом, не то какими-то сильными духами. Глупая луна скользила между полупрозрачными облаками и разливала мягкий, нежный свет.

Я вошел в толпу. «Вот она, брянская душа!» — думал я, прислушиваясь к голосам этой гидры.

— Один умный человек сказал, что свобода, равенство и братство возможны только в бане,  — философствовал шедший впереди меня господин, — и все считали это за истину. Но увы! Оказывается, это частность: в нашей бане, напр<имер>, нет никакой свободы, не говоря уже ни слова о равенстве и братстве… Следовательно, истина стала чепухой… Правда, в последнее время это не редкость. Мы переживаем знаменательное время Sturm’a und Drang’a*. Мы сидим в герметически закрытом котле; температура пять тысяч градусов: давление – мильон атмосфер; предохранительные клапаны, конечно, отсутствуют. И вот под влиянием этих обстоятельств наша планета изменяется. Возьмите Францию, Германию, даже Россию и сравните, что было 100 лет тому назад и что есть теперь. Переменились не только люди, мысли даже и то переменились, и какие мысли? – истины! Мы некогда говорили: «Дважды два – четыре», теперь говорят: «Дважды два – три», и доказывают это, и книги пишут об этом. Мы говорили: «Все, что золото, блестит», а стоило какому-нибудь там Ницше крикнуть: «Все, что золото, не блестит!» и все запели: «Не блестит! Не блестит!» И рады, как будто Америку открыли… Скоро совсем жить нельзя будет…

— Должно быть, доморощенное светило, — думаю я.

— А я ему и говорю, — пищит сзади меня женский голос: — Ты не виляй хвостом, не разводи басен, довольно мы их слышали… Если ты не женишься, говорю, злодей ты этакий, я тебе, говорю, глаза выцарапаю и права буду. А он и говорит: Я тебя, ведьма… как почал ругаться, как почал… Я, говорит, тебя знать не знаю и ведать не ведаю. Ну что ты поделаешь с отрочником этаким? У меня, говорит, в деревне жена… Он, значит, женатый…

Семейная драма, — решаю я, и ускоряю шаг.

Впереди меня идут две маленькие барышни, по-видимому, из хороших семей. «Дети!» – хочется спросить мне, – «Как вы попалю сюда? Ведь это – улица, омут… Ваше место не здесь. Бежите скорее, пока вы чисты, пока никаких грязь не смеет коснуться вас…»

— Что ж ты поцеловала его? – слышу я, к моему изумлению, нежный голосок. Неужели?.. – Нет, я ошибся, я ослышался…

— Ка-а-к же! – как-то задорно протягивает другой свежий голосок. Миловидная головка повертывается назад и вновь слышится: «И дула ты, Надя, совсем ребенок… Ничего не знаешь».

«Вот ранний продукт улицы», — думал я, глядя на этих детей. «Вот начало великой драмы отцов и детей, вот начало нравственного вырождения». Мне невольно вспоминаются «Дети Ванюшина». Мне жаль старика Ванюшина, жаль Алексея, жаль всех. Вот тоже дети, где же отцы? – спрашиваю я самого себя, и как бы в ответ одна из барышень начинает:

— Ты, Надя, приходи завтра ко мне. Придет Петров, Стрельбицкий. Твой кумир придет…

— А твой?

— Конечно, и мой… Будет весело, хорошо. Петров спеть обещался, романс. Зина карты принесет, будем гадать… Ведь придешь? Ты не бойся! Дома никого не будет. Папка пойдет в клуб, а мамочка в гости. Они теперь немножко в ссоре. Вчера, напр<имер>, мама начала кричать: «Ты к своей прекрасной Елене больше ни ногой!» Понимаешь? А папка сидит на диване и, как ни в чем не бывало, говорит: «А ты Менелая не принимай!..» Да, ты слышала новость? Ведь Мисю произвели. Теперь у него шпага, эполеты. Он тоже обещался прийти. В фанты будем играть. Мися знает много новых фантов…

Бедные, бедные отцы, бедные дети!

—  Ты, Ванька, ерундишь, —  поучительно говорит сзади молодой басок. —  Если мазать ворота, то мазать всем без исключения. Ты за свою Маньку не смей запираться! Велика она у тебя фря, экое золото нашел! Ну, ребята, значит, идет? Здорово. Сколько у нас дворов? Ашка Свыкина – раз, твоя Манька – два, Настя Дутая – три, Фенька-идол – четыре… одиннадцать дворов, —  считает басок. —  Полпуда дёгтю, по четыре коп<ейки>, —  восемь гривен. Нас девять человек, по девяти коп<еек> с брата, значит, на это удовольствие… Потом не забыть, братцы, мимоходом выбить стекла у Антипки Хромого, а то он…

Но довольно! Я вновь прибавляю шагу и выбираю новое место. Вот шеренга фабричных изощряется в «российском произношении», вот двое учащихся заняты обрыванием «хвостом» у барышень; вот партия накрашенных дев жадными взорами ловит добычу; вот какой-то герой рассказывает про свои подвиги…

— Я не читаю новейших писателей, —  слышится где-то в стороне, —  и не намерен читать их в будущем. Все эти там марксисты, —  для меня пустые слова…

—  Я понимаю людей, —  кричит какой-то полуохрипший голос, —  которые, поучая других, никому не приносят зла. Но если слово расходится с делом, такой человек – минус, но не плюс. Напр<имер>, наш Володя. Всем и каждому вопиет: «Грех! Беззаконие!!! Люби врага своего! Не собирайте сокровищ на земле! Помогайте бедным! Раздайте имущество!!! Боже, послушаешь – Златоуст, а на деле – нравственный выродок. Обирает, готов задушить за грош… Над бедняком, как кот с мышкою, издевается. Хотя он мне брат, но все-таки я его не могу увадать…

Вот и конец Бердичевки. На углу стоит, еле держать на ногах, какой-то босяк и напевает?

«Он и сам бы не прочь

Провести с ними ночь,

Но законом ему возбраняется».

«Это студенческая песня», —  бормочет он, когда я прохожу мимо его — «Шапку долой! Я студент Петровской электротехнической академии… Понимаете? Некультурная вы нация, понятий у вас нет… Вы не смотрите, что мы санкюлоты… Будущее принадлежит нам. Так говорит Максим Горький, а я подтверждаю, я – Виктор Купчинский – студент и технолог…

Чужой.

Орловский вестник. – 1903. – 12 янв. (30 дек.) (№343)

* Буря и натиск (нем.)